В современном искусстве Казахстана появляется голос, говорящий языком тишины, смысла и пепла. Инсталляция Теомана Хоса «Рожденные, чтобы умереть» – не манифест, а исповедь. В ее молчании все то, чего не выразить словами. Это искусство о боли, которую мы привыкли скрывать, и о выгорании, которое требует понимания.
Выставка «Рожденные, чтобы умереть» – одно из самых необычных и пронзительных событий в культурной жизни города. Ее автор, художник Теоман Хос, работает с очень простыми, но сильными образами – в центре экспозиции сгоревшая спичка. Она становится символом человека, прошедшего через боль, одиночество, страдание, утрату, насилие. И это не просто художественные объекты – это свидетельства. Спички, дерево, пепел, тень – каждый элемент наполнен глубоким внутренним смыслом. Здесь нет иллюстраций трагедии – есть только ее след, отпечаток, тишина после. Сквозь пелену молчания проникает голос художника.
Работы Теомана Хоса – это размышления о судьбе человека, о том, как сохранить память, пройдя сквозь утрату. Его выставка – это разговор не о смерти, а о том, что остается после. Мы встретились с художником, чтобы понять, как рождаются такие образы и почему именно дерево стало главным материалом его творчества.
– Тео, название вашей выставки звучит как приговор: «Рожденные, чтобы умереть». Почему именно так?
– Потому что это касается каждого. Это не про страну, не про политику – это про природу человека. В этом мире нет ничего вечного, все возникает и сгорает. Мы живем, словно спички: вспыхнули – и все. Меня всегда волновала эта хрупкость. Эта обреченность. Но одновременно – сила внутри момента.
Когда я начал работать с образом обгоревших спичек, я чувствовал, что говорю на своем, особенном, языке. И очень важно, чтобы этот язык был кем-то понят и услышан. Именно в этот момент в моей жизни появилась Айна Зубаир – основательница галереи Art Lane. У нее удивительное чутье. Она не просто разглядела во мне художника, но и почувствовала суть философской глубины, которую я пытался вынести на поверхность.
Айна не просто дала мне пространство, а зажгла огонь, и я загорелся этой идеей по-настоящему. Все, что вы сейчас видите на выставке, не касается какой-либо страны или нации. Это касается каждого и служит напоминанием о том, как быстро возникает жизнь и как стремительно она сгорает. Мы все – проходящие. И это не трагедия, это факт. Я не хочу пугать. Я хочу, чтобы человек понял, насколько быстро может пролететь его единственный шанс – и насколько важно осмысливать, ради чего он горит.
– То есть это не просто философия, это и история?
– Конечно. Особенно если говорить о мировых войнах, конфликтах. Люди сгорают. Кто-то – ради идеи, а кто-то – просто так. Без смысла, без цели. И все повторяется из века в век.
– Звучит горько…
– Но это правда. При этом я верю, что у каждого есть свое предназначение. Что мы рождены не просто, чтобы исчезнуть, а чтобы оставить свет. След. Отдать миру то, ради чего были здесь.
– Почему именно образ спички стал центральным в вашем творчестве?
– Потому что спичка, как человек. Маленькая, хрупкая. Один раз вспыхивает – и гаснет. Она может согреть, зажечь, озарить. А может – потухнуть зря. В этом вся метафора. И именно поэтому я не хочу, чтобы мои работы что-то диктовали. Я хочу, чтобы зритель сам что-то узрел и вступал с ними в диалог.
– Что вы хотите, чтобы почувствовал зритель, подходя к вашим работам?
– Чтобы он узнал себя. Не мои чувства – свои. Я не говорю словами. Я просто создаю пространство, в котором зритель сам может дотронуться до своей боли. Потому что она есть у каждого, причем у каждого – своя. Я всего лишь даю ей форму – через дерево, через инсталляцию, через тишину.
– Вы как будто даете возможность боли заговорить?
– Да. Я – не рассказчик. Я посредник. Я создаю. А дальше работа должна жить сама. Если человек остановился, если его что-то тронуло – значит, она заговорила. А я отступаю.
– Как воспринимают ваши работы?
– Очень по-разному. На этой выставке были люди из разных стран – России, Украины, Китая, ОАЭ. И даже с Гавайев. Некоторые – плакали. Особенно те, кто сам что-то потерял. Кто чувствует. Я ничего не объяснял. Просто пригласил – и позволил работам говорить со зрителями.
– Расскажите о работе «Продолжение звука». Что это за звук?
– Это метафора. Человек – как дерево, которое сгорает. Звук – это то, что остается после. Крик, шепот, дыхание. Неважно, что. Важно – что это память. Это след. Это то, что не исчезает.
– Откуда пришла идея самой выставки?
– Я шел к ней почти два года. От замысла до воплощения было много этапов. Внутренних. Параллельно делал другие персональные выставки. Одна из них называлась «Удел человеческий». Там я работал с деревом – пеньком. Он стал образом человека. Каждый пенек я стилизовал под определенную фигуру – не портретно, а через детали. Например, Ван Гог – перевязанное «ухо», ушанка, трубка. Или Че Гевара. Или Ататюрк. Или Святое семейство – это я, моя жена, наш ребенок. Потому что всё – из жизни. И всё – о жизни.
– Почему именно дерево?
– Потому что дерево живое. Оно несет в себе память. Оно дышит. Трещит. Стареет. Сопротивляется. Я не распыляюсь. Работаю с одним материалом, только с деревом. В нем вся суть: тепло, огонь, пепел. Даже сгоревшее оно продолжает звучать.
– Во многих работах вы говорите о страдании. Это что-то личное?
– Да. Я не смог бы говорить об этом, если бы сам не прошел. Я вырос в консервативной религиозной семье. С детства читал Коран. Потом стал изучать христианство, иудаизм. Я искал. И увидел – все в мире связано. Все религии ведут к свету. Но люди ведут к войне. Эти понимания жили во мне с детства. И я не могу молчать. Я не проповедую – я создаю образы. Потому что иногда образ говорит честнее, чем слово.
– Ваша первая персональная выставка была в 2022 году?
– Да. В галерее Art Line. Она называлась «Бедные люди». Тогда я перечитывал Достоевского. И хотел, чтобы боль звучала не завуалированно, а прямо. Искусство – это голос тех, кто не может говорить. И оно сильнее слов.
– Вы затрагиваете и социальные темы. Например, архитектуру.
– Да. После землетрясения в Турции я сделал работу о многоэтажках. Погибли десятки тысяч людей. Все потому, что строят дешево, безответственно. То же самое было в Сычуани – рухнула школа, погибло 5000 детей. Это нельзя забывать. Искусство должно напоминать. Архитектура должна защищать, а не убивать. Особенно в сейсмоопасных городах, как Алматы.
– А ковидные годы тоже отразились в ваших работах?
– Конечно. Я слышал десятки историй – о боли, одиночестве, потерях. Тогда и родилась работа «Святое семейство». Чтобы сохранить. Чтобы зафиксировать этот пласт страдания. Потому что все, что человек переживает, он может передать человечеству – если не боится говорить.
– Почему именно боль стала темой вашего творчества?
– Потому что я знаю о ней все. Не книжно, а лично. И именно она научила меня быть честным. Искусство не должно быть комфортным. Оно должно будить. Выводить наружу. Если человек увидел в работе свою боль – значит, она сработала.
– И все это – через дерево. Через форму. Через тишину?
– Да. Я выбрал один материал. Один путь. Я с ним иду. Я не отвлекаюсь. Потому что это мой способ слышать. Видеть. Говорить.
– Что остается, когда все сказано? Когда работа закончена, когда выставка открыта?
– Остается тишина. И внутренняя благодарность, что ты сумел выразить то, что не давало покоя. Искусство – это не способ показать себя. Это способ остаться честным. Перед собой. Перед временем. Как концептуальный художник, я просто иду своим путем. Иногда он сложный, иногда тернистый, но он мой. И я не могу идти иначе. Потому что искусство – моя религия.
